Мельвас покачнулся. Дружный возглас вырвался из всех глоток и отдался от крепостных стен, а между тем Мельвас устоял на ногах, подхватил с земли копье и швырнул навстречу Артуру.

Еще мгновение, и Артур сошелся бы с ним вплотную. Но Мельвас успел поразить его на полпути. Артур подставил щит, однако бросок на близком расстоянии оказался столь силен, что отбить копье поворотом щита было уже невозможно – оно впилось в щит Артура, описав полукруг длинным древком, и остановило его бег. Сжимая правой рукой меч, Артур попытался было стряхнуть копье врага, но оно пробило кожу щита между двумя металлическими полосами, и наконечник прочно застрял в щели. И тогда, отшвырнув прочь щит вместе с копьем, Артур бросился на Медьваса, не прикрываясь ничем, кроме кинжала в левой руке.

Схватить поразившее его копье и снова запустить в Артура у Мельваса уже не было времени. Окровавленной рукой он извлек из ножен меч, и они сшиблись, грудь к груди, со звоном и лязгом. Бой и теперь продолжался на равных: у Мельваса струилась кровь из правой руки, зато король остался без щита. Мельвас умело владел мечом, удары его были могучи и молниеносны. В первые мгновения он целил королю только в левый бок. Но каждый его удар приходился в железо. Король теснил Мельваса шаг за шагом, и тот шаг за шагом пятился под его натиском. А кровь из раненой руки продолжала бежать, сокращая его силы. Артур же, сколько можно было судить, оставался невредим. Он наступал, звенели его мощные, быстрые удары, и длинный кинжал, отбивая меч Мельваса, со свистом рассекал воздух. Позади Мельваса в траве лежало упавшее копье, он о нем помнил, но обернуться не отваживался. Он опасался споткнуться и начал медленнее орудовать мечом. Пот заливал ему лицо, дыханье стало тяжелым, как у загнанного коня.

Вот бойцы застыли, сжав друг друга в железных объятиях и скрестив над головами оружие. И вокруг всего поля зрители тоже замерли и затаили дыхание. Стояла полная тишина.

Король тихо и холодно что-то сказал, что – никто не расслышал. Мельвас не ответил. Последовало молниеносное движение, новый натиск, Мельвас охнул и нехотя прорычал что-то в ответ. Тогда Артур ловко высвободился, произнес какие-то неслышные слова и снова набросился на противника.

Правая рука Мельваса чернела запекшейся кровью, меч его разил все медленнее, словно отяжелев; он шумно дышал, как самец-олень во время гона. Собрав все силы, он взмахнул щитом и, словно топор, обрушил его на правое плечо Артура. Меч вылетел у того из руки. Зрители, ужаснувшись, вскрикнули в один голос. А Мельвае, издав победный возглас, поднял меч, чтобы нанести убийственный удар.

Но Артур, вооруженный теперь одним лишь кинжалом, не отшатнулся, не попятился. Никто и ахнуть не успел, как он прыгнул навстречу противнику, выбросил вперед руку над верхним краем щита и концом длинного кинжала придавил Мельвасу горло.

Но не вонзил. Только тонкая струйка крови пролилась у того по шее. И снова король что-то тихо и яростно произнес. Мельвас замер на месте. Из занесенной руки вывалился на траву меч. Упал, звеня, щит.

Король отнял от его горла кинжал. Отступил на шаг. И на виду у всех, у людей Артура и своих подданных, а также на виду у королевы, наблюдавшей за боем с дворцовой башни, Мельвас, король Летней страны, медленно опустился перед Артуром на колени и признал себя побежденным.

Воцарилась глубокая тишина.

Король Артур медленно, словно на торжественной церемонии, поднял над головой кинжал и отбросил прочь, клинок впился острием в землю и затрепетал. А король снова что-то проговорил, теперь спокойнее. И Мельвас на этот раз, понурив голову, ответил. Наконец король все так же церемонно протянул руку и поднял Мельваса с колен. А затем взмахом руки подозвал к побежденному его свиту, сам же повернулся к набежавшим со всех сторон своим людям и в их окружении ушел к себе во дворец.

* * *

В последующие годы я слышал разные толки об этом поединке. Некоторые утверждают, будто бился вовсе не Артур, а Бедуир, но это чистейший вздор. Другие доказывают, что никакого поединка вообще не было – иначе-де Мельвас был бы убит. А просто с помощью некоего посредника они уладили свой спор на совете.

Это неправда. Все было именно так, как я тут рассказал. Позже от самого короля я узнал, о чем был у них разговор на поле боя. Мельвас перед лицом неотвратимой смерти подтвердил справедливость королевиных обвинений и признал свою вину. Артуру, конечно, не принесла бы пользы его кончина, и я рад, что без моего совета он выказал умеренность и здравый смысл. Ведь с того дня Мельвас всегда оставался верен Артуру, и остров Инис Витрин почитался жемчужиной Артуровой короны. И, как теперь знает всякий, королевские суда больше не платили портовых сборов.

7

А год шел, и настал славный месяц сентябрь – месяц моего рождения, месяц ветров, месяц ворона и самого Мирддина, этого путешественника между небом и землею. Ветви яблонь клонились книзу под бременем плодов, целебные травы были собраны и сушились, свисая пучками и метелками со стропил моих амбаров. А на полках в кладовых стояли в ряд пустые баночки и коробки, приготовленные под порошки и мази. Дом и сад, башню и жилье – все пропитали ароматы трав, и яблок, и меда, сочившегося из ульев и даже из дубовой колоды в дальнем конце сада, в которой поселились дикие пчелы. Моя усадьба Яблоневый сад как бы служила малым отражением золотого изобилия, расцветшего в то лето по всей стране. Королевиным летом называли его люди, любуясь тем, как жатва приходила на смену сенокосу, а земля все цвела и цвела, благословенная щедростью Богини. Золотой век, говорили люди. И для меня это тоже был золотой век. Но теперь, как никогда прежде, у меня появился досуг, чтобы ощутить одиночество. И кости мои стали ныть по вечерам, когда дули юго-западные ветры, так что я радовался теплу очага. Недели, что провел я в Каледонском лесу нагой, голодный и холодный, оставили по себе наследство, которое не могло не сказаться и на более крепком здоровье, и теперь я быстро продвигался навстречу старости.

Другое наследство оставила мне, быть может, отрава Моргаузы, а может быть, причина была еще в чем-то, не знаю, но со мной стало время от времени случаться что-то наподобие кратких припадков падучей болезни – только, как известно, эта хворь не приходит на старости лет, коль скоро она не давала себя чувствовать в молодости. Да к тому же и признаки были иные, чем мне случалось наблюдать и лечить. Припадки – а их было уже три – поражали меня в одиночестве, так что о них, кроме меня, никто не ведал. Присходили они так: спокойно отдыхая, я словно бы погружался в сон, но, очнувшись, оказывался совсем окоченевшим и слабым от голода, хотя и не расположенным к приему пищи. В первый раз я опомнился через двенадцать часов, но по тому, как кружилась у меня голова, как бессильны и легки были члены, я понимал, что это – не обыкновенный сон. Во второй раз успели пройти две ночи и день. Хорошо, что припадок застиг меня в постели.

Я никому не обмолвился об этом. Перед третьим припадком я уже различил признаки его приближения: словно от легкого голода засосало под ложечкой, закружилась голова, захотелось лечь и молчать. Я отослал Мору домой, запер двери и улегся в постель. Потом было такое чувство, как после пророчества: все кругом умытое, свежее, будто заново родилось, звуки и краски младенчески яркие и отчетливые. Разумеется, я обратился к книгам, но, не найдя в них ответа, не стал попусту ломать голову, а просто принял новый недуг, как принимал муки провидения, внезапно посещавшие меня и столь же внезапно уходившие. Я угадывал в них руку божества. Быть может, теперь та же рука влекла меня к последней черте. В этой мысли не было страха. Я исполнил то, что от меня требовалось, и теперь, когда придет мой срок, был готов уйти.

Но от меня не требовалось жертвовать собственным достоинством. Пусть я останусь в памяти народной как Королевский Прорицатель и Маг, своею волею удалившийся от людских глаз и оставивший королевскую службу, а не как дряхлый, беспомощный старец, переживший самого себя.