Я протянул к ней руки. Наши пальцы соприкоснулись. В конце концов слова оказались не нужны. Мы не слышали, как проскакал вниз по склону холма король на своей гнедой кобыле и как много позже возвратилась с базара Мора и нашла на столе несъеденный завтрак.

КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ.

БРИН МИРДДИН

1

Так под конец жизни я обрел новое счастье. Это было начало любви – и для нее, и для меня. Ибо я был неопытен, а она, с детства предназначенная стать одной из дев озера, о любви никогда и не помышляла. Но нам было вполне довольно того, чем мы владели. Она, хотя и много моложе меня, ходила умиротворенная и счастливая, я же, мысленно браня себя старым, выжившим из ума глупцом, достойным всяческого осмеяния, в глубине души сознавал, что все это неправда: меня и Вивиану соединили узы более прочные, чем связывают самые идеальные пары в расцвете молодости и силы. Мы были – одно. Мы дополняли друг друга, как ночь и день, как тьма и заря, как солнце и тень. Заключая друг друга в объятья, мы переносились в запредельные области жизни , где сливаются противоположности, образуя новое единство, но не телесное, а духовное, плод общения душ, как и наслаждения плоти.

Мы не поженились. Оглядываясь назад, я вспоминаю, что нам даже в голову не приходило скрепить таким образом наш союз – непонятно было, по канонам какой религии можно освятить наш брак, да и не существовало уз прочнее тех, что нас связывали. Проходили дни и ночи, и мы сближались теснее и теснее, словно отлитые в одну форму: просыпаясь утром, мы были уверены, что видели один и тот же сон; встречаясь вечером, знали друг о друге, кто чем занимался в течение дня. И при этом, думалось мне, у каждого из нас были еще и свои отдельные источники радости – я смотрел, как она набирает магическую силу, словно могучая молодая птица, впервые расправляющая крылья для полета; а она упивалась своей возрастающей силой и при этом сознавала, с любовью, но без жалости, что одновременно с этим моя сила меня покидает.

Так пролетел месяц июнь. Наступил разгар лета. Замолчала кукушка, в лугах, вея медвяным духом, зацвела таволга, над голубыми незабудками и лавандой целый день хлопотливо жужжали пчелы.

Однажды Вивиана велела усердному Варро оседлать ее рыжего конька – Артур преподнес ей его в подарок, – поцеловала меня и уехала в сторону озера. К этому времени все уже, конечно, знали, что бывшая служительница Богини живет у Мерлина в усадьбе Яблоневый сад. И, разумеется, разговорам и пересудам, подчас самым злобным, не было конца: что это толкнуло молодую красивую девушку в постель к престарелому волшебнику? Но Верховный король прилюдно объявил и всячески подчеркивал дарами и посещениями, что покровительствует нам, так что даже Владычица алтаря не отваживалась захлопнуть двери перед отступницей и, наоборот, встречала ее гостеприимно, втайне надеясь, как со смехом рассказывала мне моя возлюбленная, получить доступ к иным из секретов Мерлина. Вивиана нечасто покидала Яблоневый сад ради того, чтобы побывать на острове или в Камелоте, но можно понять, что в эти первые месяцы обретенная сила и новое положение слегка вскружили ей голову, и как новобрачная рада покрасоваться перед бывшими подружками, так и Вивиану, насколько я мог понять, тянуло повидаться еще и еще раз с молодыми служительницами Богини. При дворе в Камелоте она до сих пор без меня не появлялась ни разу, и я понимал то, о чем она умалчивала: что даже при открытом покровительстве короля она не уверена в радушном приеме. Но на острове она бывала, и на этот раз, как она сказала мне, ей предстояло договориться о черенках кое-каких растений из сада, разбитого у святого источника. Обратно она обещала быть к вечеру. Я проводил ее, проверил содержимое моей сумки с лекарствами и, надев соломенную шляпу от солнца, отправился навестить одну больную, выздоравливавшую после приступа лихорадки. Шел, и на душе у меня было легко и весело. День был ясный, но прохладный, с голубого неба, как струйка прозрачной воды, лилась песенка жаворонка. Я перевалил через гребень холма и стал спускаться по тропе. Справа и слева меня теснили кусты дрока, полыхающие золотыми цветами. Среди высоких чертополохов, мелодично посвистывая, порхала стайка щеглов. Ветерок дышал запахом тимьяна.

И это – все, что я запомнил. А потом – мне показалось, что через мгновенье, – я увидел, что стоит ночь, на небе сияют звезды, мерцая, как острия, вонзающиеся в глаза и в мозг. Я лежал навзничь на траве и смотрел прямо вверх. Вокруг темнели и горбились кусты дрока, и постепенно, словно чувства возвращались ко мне из безграничной дали, я ощутил руками и плечами уколы их шипов. В каплях росы отражался звездный свет. Кругом царила тишина, казалось, природа затаила дыханье. Но потом вверху, у меня над головой, загорелось еще одно острие света. Ночь озарилась. К этому разгорающемуся светочу устремились звезды со всего неба, как металлическая пыль к магниту, как пчелы к улью, покуда на всем небе не осталось другого огня. Сияние слепило глаза. Не в силах шевельнуться, я лежал, как последний человек на вершине мира, и следил за летучей звездой. Невыносимо яркая, она стронулась с места и, набирая скорость, словно брошенная в небо пылающая головня, пролетела от зенита к краю земли, развернув позади себя хвост света в виде огромного дракона...

И тут я услышал чей-то голос:

– Дракон! Дракон! Я вижу дракона, падающего с неба!

Это кричал я сам.

А потом огонь, и чьи-то руки, и лицо Вивианы, такое бледное в свете фонаря; позади нее – Варро и еще какой-то отрок, в котором я смутно узнал пастушка, пасшего овец на холме. Раздались голоса: «Он умер?», «Нет, скорее, укройте его. Ему холодно», «Он умер, госпожа», «Да нет же! Никогда не поверю! Делайте, что вам говорят!». И с душевным волнением:

«Мерлин! Мерлин!» А мужской голос в страхе произнес: «Кто осмелится сказать королю?»

После этого пробел – и я в своей постели, на языке вкус разогретого вина с подмешанными к нему травами; потом опять долгий пробел, на этот раз означающий сон.

* * *

Теперь мы подходим к той части моей хроники, которую мне особенно трудно излагать. Знаменовало ли появление кометы с хвостом дракона конец волшебной силы Мерлина (как утверждали в народе) или нет, я знаю только, оглядываясь теперь назад, на недели и даже месяцы, – что мне самому непонятно, во сне или наяву происходило сохранившееся у меня в памяти. В тот год я путешествовал с Вивианой. И сейчас у меня перед глазами проплывают картины, точно отражения в воде, – неясные, повторяющиеся, пропадающие от удара веслом по зеркалу вод. Так же бывает и когда засыпаешь – один за другим проходят перед мысленным взором зыбкие образы, воспоминания, похожие на сон, и сны, правдоподобные, как явь.

Мне и сейчас стоит только смежить веки, и я вижу Яблоневый сад в лучах солнца: серебрятся лишайниками старые стволы деревьев, на ветках, точно лампы, наливаются зеленые плоды и воздух в высоких стенах сада густо напоен ароматами лаванды, шалфея и шиповника. На склоне холма позади башни вижу терновые деревья, эти странные растения, зимой покрывающиеся цветами, тычинки которых похожи на ноготки. Вижу распахнутую дверь, где на пороге однажды робко встала Вивиана, тонкая фигурка, обведенная светом дня, словно нежный призрак утонувшего мальчика, быть может еще больше ее одаренного магической силой. И вижу самый «призрак» – мальчика Ниниана, чей образ постоянно присутствует в моих воспоминаниях об усадьбе на холмах рядом с образом тоненькой девушки, сидящей на солнце у моих ног.

Наверное, неделю после припадка, случившегося со мною на вершине холма, я провел, недвижно сидя на каменной скамье в саду, – не по слабости, а подчиняясь настояниям Вивианы. К тому же мне нужно было время, чтобы все обдумать.

Наконец, однажды вечером, в теплые летние сумерки, я позвал ее к себе. Она устроилась, как обычно, на подушке у моих ног. Голова ее касалась моих колен, а моя рука гладила густые мягкие волосы. Они успели отрасти и уже доставали до лопаток. Я что ни день продолжал дивиться собственной слепоте: как я мог не видеть плавных изгибов ее тела и нежных линий горла, лба, запястья?